А вообще между жречеством, обслуживающим Храм, и раввинами из общинных синагог давно идет тихая, но довольно жесткая борьба за деньги верующих. Первые считают, что раз Храм — это дом Бога, то все денежные потоки должны идти именно в Храм, вторые — что Бог живёт в Слове, а значит, и бейт-кнесет — дом собраний или по-гречески синагога — тоже для этого вполне подходит. А Храму давно пора умерить свой аппетит. Вопрос для нищей Иудеи сложный и болезненный… В Европе, например, это стало потом одной из главных причин Реформации, хотя там масштабы с маленькой Иудеей были, конечно, совершенно несопоставимые. Но лиха беда начала. Когда в Иерусалим ломанутся паломники со всего Римского мира, здесь тоже быстро запахнет большими деньгами. А поэтому…

— Предлагаю строительство Храма Гроба Христова возложить на Иосифа Аримафейского. А строительство Храма Креста Спасителя, где главный святыней станет сам крест, Понтий Пилат распорядился поручить Никодиму. Они оба ученики Мессии и кому, как не им нести это бремя. Они же сами и соберут деньги на строительство — пусть это будет их личным служением. И покаянием.

Апостолы морщат лбы, пытаясь успеть за моей мыслью, казначей открывает рот, чтобы что-то мне возразить, но тут же его захлопывает. Нет. Слишком хлопотно. Он-то рассчитывал запустить руку в реквизированные римлянами сокровища, а тут самому деньги придется искать. Легче сделать вид, что он сильно занят восстановлением Храма после вчерашнего штурма зилотов. Я усмехаюсь про себя. Даже левиты с их удивительным еврейским чутьем на выгоду не представляют пока масштабы тех денег, что паломники дополнительно принесут в Иерусалим — ведь тут теперь будет и Ковчег. И прибыли будут вполне сопоставимы с доходами от спекуляций храмовых жрецов с римским золотом, даже, пожалуй, перекроют их. Хоть и не сразу.

Но сейчас нам нужно сосредоточиться совсем на другом, гораздо более важном деле. Поэтому дальше я вкратце рассказываю, каким вижу будущее распространение учения Христа. И предлагаю Синедриону, для начала, назначить Петра и Андрея ответственными за связи со всеми другими христианскими общинами Иудеи. А они ведь уже есть. Пусть пока немногочисленные, разрозненные и больше похожие на тайные секты, но есть же. И лучше ближайших учеников Иешуа никто других его последователей все равно не знает. Теперь все они из уст надежных очевидцев, которым могут доверять, должны услышать о смерти и Воскресении Мессии. Чтобы потом не плодить нелепые слухи из-за отсутствия достоверной информации.

Конечно, небылицы и слухи все равно будут время от времени возникать — от этого никуда не денешься. Свидетелями Воскресения и Вознесения Христа стали сотни паломников со всей Иудеи, и каждый будет рассказывать об этом Чуде по-своему. Значит, сейчас главная задача — быстро свести к минимуму «расхождение в показаниях свидетелей», чтобы такое устное народное творчество не приняло масштаб эпидемии и не привело в результате к возникновению многочисленных «ересей».

Члены Синедриона и здесь проявляют похвальное единодушие — «ересей» в Иудее и так уже выше крыши, нечего плодить новые. Ну, раз все согласны, переходим к следующему пункту нашей программы. Я прошу Гнея привести в Зал писцов, нанятых по моей просьбе Никодимом.

— Уважаемые равви, предлагаю прямо сейчас в вашем присутствии и в присутствии учеников Мессии записать Свидетельство о вчерашнем чуде, явленном нам Отцом Небесным. У всех нас оно еще ярко в памяти, многие из вас находились в этот момент у гробницы Мессии и даже сами заходили в нее, чтобы засвидетельствовать Воскресение Христа. А потом все мы там стали свидетелями его Вознесения. Сейчас, находясь рядом с Ковчегом, никто не сможет умышленно исказить в своем рассказе ни единого слова. Ну, а если кто-то добросовестно, без злого умысла ошибется, все другие поправят его, правда?

Одобрительный гул голосов говорит о согласии первосвященников с такой постановкой вопроса. Все, что связано с верой, должно быть под строгим контролем Храма и его Школы Закона. Разночтения недопустимы. И здесь наши чаяния совпадают. Они просто еще не догадываются, что я всех их заставлю подписать этот важнейший документ, чтобы потом никто не посмел усомниться в его подлинности и законности.

Копиисты рассаживаются на ступенях Зала и раскладывают свои писчие принадлежности, приготовившись к сложной и трудоемкой работе. Их здесь десять человек. Трое из них будут писать на арамейском, трое на латыни, трое на греческом койне. Последний из писцов — служитель Храма, он усаживается в ногах у наси Гамлиэля и будет записывать Свидетельство на древнееврейском, как требуют того заповеди Школы Закона.

Ну, а дальше начинается сложная и кропотливая работа по составлению одного из основополагающих документов, который первым войдет в Новый Завет. Я почти не участвую в обсуждении, Гамлиэль и сам прекрасно со всем справляется, диктуя писцам текст, лишь изредка поглядывая на меня. Я ограничиваюсь кивками или покачиваниями головой в трудных местах.

Формулировки у наси выверенные и на удивление точные, не допускающие разночтений — чувствуется огромный опыт ученого богослова. Лишь изредка я или кто-то из апостолов подаем реплики, чтобы уточнить какие-то важные детали, ускользнувшие от внимания первосвященников. Петр напряжен, словно каждую минуту ждет от раввинов подвоха, но каких-то принципиальных замечаний даже у него нет. То, что одновременно видели сотни глаз, исказить довольно сложно. Да и Ковчег служит всем напоминанием, что отступать от правды не стоит — она превыше всего.

К вечеру первые десять копий Свидетельства готовы. Я предлагаю всем поставить подпись на всех десяти экземплярах. Сам подписываю его как Марк Луций Юлий. Заглянув мне через плечо, Гамлиэль вежливо просит добавить: “…Цезарь Випсаниан”. Ну, …мне не жалко. Просто я настолько путаюсь в количестве имен Марка, что опасаюсь, как бы не написать чего лишнего.

— Зачем на всех свитках? — пытается возразить кто-то из раввинов — Достаточно будет на тех, которые останутся в Храме.

— В жизни все бывает — качаю я головой — чем больше заверенных нами и Синедрионом копий, тем выше вероятность, что Свидетельство это сохранится на века, и ни у кого не будет возможности исказить его и приписать что-то от себя. А такие попытки неизбежно будут, можете не сомневаться. Лучше подумайте о том, что все имена подписавших его, навечно войдут в историю.

Задумываюсь еще над тем, не предложить ли выбить основные тезисы на стенах Храма? Но потом отбрасываю эту мысль — рано пока.

— Так что четыре свитка на разных языках останутся здесь — продолжаю я объяснять — в Храме — именно с них будут делаться все копии, которых вскоре понадобится очень много. Три свитка мы передадим в Александрийскую библиотеку. И три я увезу с собою в Рим, чтобы при необходимости предъявить их Тиберию, как Принцепсу Сената и Великому Понтифику.

Мои объяснения принимаются. Это логично. Я потом еще и в Кесарии сам найму писцов, чтобы сделать побольше копий. Но Синедриону этого знать пока не надо.

— Завтра давайте встретимся здесь с утра и продолжим совместный труд. Теперь нам нужно составить жизнеописание Мессии. Чтобы никто не усомнился в его деяниях, и ни у кого не возникло искушения приписать ему сотню-другую лишних чудес. В повествовании о земной жизни Иешуа мы запишем только то, что сообщат нам его ученики в присутствии Ковчега. Только истину и ничего больше. А когда в Иерусалим вернутся мать и брат Иешуа, их тоже нужно будет пригласить их сюда и записать их свидетельства. Ведь кроме родственников мало кто помнит, каким был Мессия до того, как он начал проповедовать. Согласны? И опять-таки Ковчег не даст им произнести ни слова неправды. Так вы сможете быть уверены, что древние пророчества исполнены.

Возразить им на это нечего, и мы с раввинами и апостолами расходимся, прощаясь до завтра. Евангелию быть!!!

Но на вечер у меня запланирована еще одна важная операция — нужно вывезти из оврага реквизированное золото и разумно распорядиться им…